Я - бабушка

Тишина в квартире была густой, звенящей, после двадцати четырёх часов суеты, звонков и беготни. Словно кто-то выключил звук у реальности. Я стояла посреди гостиной, и это звенящее безмолвие давило на барабанные перепонки. Внучка. У меня теперь есть внучка. Слово отскакивало от стен, не находя отклика в душе, будто его произнесли на неизвестном языке. Была радость, да. Но она была странной, отстранённой, как новость по телевизору о событии на другом конце света. А здесь, в центре этой внезапной тишины, оставалась я. И оглушительное чувство, что меня только что… перевели в другой отдел. С почётной грамотой, но без права голоса.
Они позвонили час назад. Голос зятя, Алексея, дрожал от счастья. «Всё хорошо. Девочка. Три килограмма». Я говорила правильные слова, поздравляла, улыбалась в трубку. А положив её, ощутила, как что-то обрывается внутри. Дочь – теперь мать. А я – бабушка. Бабушка. Это звучало как приговор, как финальный акт, за которым следует медленное затухание. В спальне на комоде лежала распашонка, купленная ещё месяц назад. Я провела по ней пальцами. Мягкая, беззащитная. И жутко одинокая. Шампанское стояло на кухонном столе, не распечатанное. Я принесла его заранее, для традиционного семейного тоста. Теперь он казался мне насмешкой. Тост за моё почтенное будущее. За предсказуемость. Я прошла в ванную. Включила свет. Холодный, безжалостный свет люминесцентной лампы выхватил из полумрака кафель, хромированные ручки, моё отражение в зеркале. Я всматривалась. Морщины у глаз. Упрямо поднятый подбородок. Следы усталости. Но ещё была видна – энергия. Сила. Нежелание сдаваться. Львица. Всегда ею была. А львиц не отправляют в запас. С диким, почти яростным усилием я дернула душ на себя. Сначала ледяная вода обожгла кожу, заставив вздрогнуть, потом я выкрутила кран до упора, пока густой поток почти кипятка не обрушился на меня. Пар заполнил помещение, затуманил зеркало, скрыв то лицо, что смотрело на меня с немым вопросом. Я вдохнула запах своего геля для душа – дорогого, с ароматом сандала и пачули. Он пах не дешёвой косметикой, а жизнью. Настоящей, плотской, той, что осталась за стенами этого внезапно опустевшего дома. Я мылила волосы, и пена стекала по шее, плечам, спине. Вода смывала не пот и усталость. Она смывала ожидания. Обязанность быть сдержанной. Мудрой. Приличной. С каждым движением мочалки по коже я словно стирала с себя шкуру «бабушки», которую мир уже попытался на меня надеть. Закончив, я вытерлась жёстким махровым полотенцем, любуясь краснотой, которую оно оставило на коже. Запах чистого тела, смешанный с терпким духом сандала, был моим боевым ароматом. Я не стала сразу одеваться. Вышла в спальню, прошлась босиком по прохладному ламинату. На кровати лежал шёлковый халат цвета спелой вишни. Короткий. Непрактичный. Прекрасный. Я накинула его, и шёлк холодной змейкой скользнул по коже. Пояс затянула небрежно, из-за чего получился соблазнительный, глубокий вырез. Я знала, что выгляжу хорошо. Что фигура, за которой следила годами, всё ещё приковывала взгляды. И сегодня эти взгляды были мне нужны, как воздух. Как подтверждение.
Из кухни донёсся звук ключа в замке. Голоса. Алексей и… да, Сергей, его друг. Они пришли. Как и договаривались. Отмечать. Я сделала глубокий вдох, ловя в зеркале своё отражение – распаренное, с блестящими глазами, в этом вызывающем халате. Не бабушка. Женщина. Я потянулась к флакону духов на туалетном столике и капнула каплю в ложбинку между ключицами. Не «бабушкиные» духи. А те, от которых кружится голова. Моим намерением в тот момент не было ничего банального. Не было расчётливого плана. Была лишь жажда. Жажда доказать самой себе, что та, кем я была ещё вчера, не умерла. Что я всё ещё могу. Что я всё ещё первая. А для Львицы нет иного состояния. И если для этого придётся разбить в дребезги чьи-то ожидания, даже свои собственные – что ж, значит, так тому и быть. Я выпрямила плечи, поправила прядь волос и вышла из спальни. На пороге кухни я на мгновение замерла, давая им себя рассмотреть. Алексей, мой зять, с лицом, сияющим от счастья и выпитого. И Сергей – его друг, взгляд которого я всегда ловила на себе на семейных праздниках. Взгляд оценивающий, мужской, без тени сыновней почтительности.
«Ну что, – сказала я, и голос мой прозвучал чуть хрипловатее обычного, – Поздравляю тебя, Лёш. Теперь ты отец». Я улыбнулась. И в этой улыбке не было ни капли той опустошённой тишины, что царила во мне час назад. В ней был вызов. И начало того самого пьяного угара, в котором возможны лишь глупые, отчаянные и единственно верные в своей неправильности поступки.
Кухня, обычно царство идеального порядка, быстро превратилась в эпицентр прифронтового хаоса. Холодильник выдал на-гора всё, что попалось под руку: полукопчёная колбаса, нарезанная неровными ломтями, сыр с прозрачной плёнкой, которую содрали с торопливым скрипом, маринованные огурцы, пахнущие укропом и кислотой. Всё это громоздилось на тарелках, не сочетаясь ни по цвету, ни по смыслу. Алексей, всё ещё пребывающий в эйфории, суетился у стола, доставая хрустальные рюмки – подарок на юбилей, которые мы использовали раз в год. Сегодня был тот самый случай. Но главным алхимиком стал Сергей. Именно он, сняв пиджак и закатав рубашку, уверенно занял место у плиты. «Яичницу, – объявил он, – самую что ни на есть мужскую. С колбасой, луком и перцем». Запах поджаренного лука и жира, обычно казавшийся мне вульгарным, сегодня пьянил, как аромат дорогого стейка. Он ловко орудовал сковородой, и я, опершись о косяк двери, наблюдала за его руками – сильными, с выступающими венами, способными и сковородой тряхнуть, и… Я отогнала мысль, сделав глоток прохладного шампанского. Пузырьки щекотали горло, обещая лёгкость.
– Елена Сергеевна, а кофе хотите? – обернулся Сергей, и его взгляд скользнул по мне, задержавшись на разрезе халата. – Я варю отменный.
– Хочу, – ответила я, и голос прозвучал как-то слишком тихо. – Только крепкий.
Пока он колдовал над кофейником, заполняя кухню терпким, пробуждающим ароматом, Алексей налил по рюмкам. «За нашу девочку! За новую жизнь!» – выдохнул он, и мы выпили. Огонь водки обжёг пищевод, смешался с шампанским, и мир начал медленно, но верно терять чёткие очертания. Мы ели стоя, с тарелок, расставленных где попало. Яичница была пережаренной и жирной, но на удивление вкусной. Вкус запретной, нездоровой еды. Во время очередного тоста – уже не помню за что, – Сергей, проходя мимо, чтобы долить мне шампанского, «случайно» коснулся ладонью моей поясницы. Рука была тёплой, тяжёлой. Она пролежала там на секунду дольше, чем того требовала вежливость. Я не отстранилась. Я встретила его взгляд и подняла бокал. «За смелых». Потом был тост Сергея. Он поднял рюмку, его глаза блестели от алкоголя и чего-то ещё, наглого и весёлого.
–А я хочу выпить за нашу очаровательную… бабушку! – он сделал театральную паузу, наслаждаясь моментом. – Самую сексуальную бабушку во всём постсоветском пространстве! За ту, что доказывает – настоящая женщина не стареет, а только набирает обороты! – и в этот момент его рука, уже без тени случайности, легла мне на ягодицу, сжимая шёлк и плоть с одобрительной силой. Что-то ёкнуло внутри – не возмущение, а дикий, запретный всплеск гордости. Я рассмеялась, громко и немножко истерично, и чокнулась с его рюмкой. «Ну, ты и наглец, Сергей». Алексей смотрел на нас растерянно, пьяно улыбаясь, будто наблюдая за рискованным спектаклем, в котором боится участвовать, но и оторваться не может.
Потом я уронила крошку хлеба.Она закатилась прямо в декольте, между грудей. Я хотела было достать её, но Сергей опередил.
–Позвольте, – сказал он с шутливым подобострастием, и его пальцы скользнули по шелку, пытаясь поймать крошку. Не справившись, он наклонился, и я почувствовала его горячее дыхание на коже, а затем – быстрое, почти невесомое прикосновение губ. Он достал крошку зубами.
–Всё, – ухмыльнулся он, отступая. – Миссия выполнена.
Хохот, который вырвался у меня, был уже не истеричным, а низким, хриплым, полным понимания. Мир сузился до размеров этой пьяной, пропахшей едой и духами кухни.
Кто-то, кажется Алексей, включил телевизор. Из гостиной ударил оглушительный поп-хит, навязчивый и простой. Музыка заполнила собой всё пространство, заглушая последние остатки здравого смысла. Мы кричали что-то друг другу, смеялись, уже не слушая слов. Алексей, ободрённый общим настроением, обнял меня за плечи, его рука была тяжёлой и влажной. Я не оттолкнула. Я сделала ещё один глоток. Потом другой.
Сергей стоял напротив, его взгляд был уже не намёком, а прямым, голодным требованием. Он смотрел на меня, как смотрят на женщину. И я держала этот взгляд, чувствуя, как с каждым ударом барабанов в песне, с каждым глотком алкоголя, с каждым прикосновением с меня сползает та самая, ненавистная шкура. Оставалась только плоть. Жаждущая, готовая, первобытная. И три человека в каменной ловушке квартиры, которых больше ничего не связывало, кроме этой жажды и оглушительного рева телевизора, заглушающего последние проблески стыда.
Предел. Он существует, знаете ли. Некая невидимая черта, за которой трезвый ум, этот вечный надзиратель, наконец-то отключается, и остаётся только тело. Теплое, податливое, жадное. Мы сидели на диване, и экран телевизора мерцал уже другими картинками. Это был канал русского порно. Они переключили канал молча, без сговора. Просто один из них, не важно кто, взял пульт и сделал это. На экране телевизора разворачивался сюжет без сложных завязок и диалогов. Это была не эстетичная и воздушная картинка, а что-то более простое и грубое, снятое почти как любительское видео. Гостиная обычной квартиры, похожая на их собственную. Не постель с шелками, а потертый диван, ковер, журнальный столик с пустыми бутылками. Двое мужчин и одна женщина. Женщина — не юная девочка, а зрелая, уверенная в себе, с темными волосами, собранными в небрежный пучок. Ей могло быть под сорок, а может, и за. Она не была пассивной куклой; она улыбалась, ее взгляд был властным, она сама направляла мужчин, мягко касаясь их затылков, указывая, куда двигаться. Она была центром этого маленького хаоса. Мы налили и выпили без тоста. Мужчины из порноканала, были сосредоточенны на женщине. Один стоял на коленях перед ней, его лицо было скрыто между ее ног. Второй находился сзади, его руки скользили по ее плечам, шее, сжимали ее грудь через тонкую ткань майки. Не было притворных стонов или театральных поз. Была тяжелая, напряженная атмосфера взаимной жажды. Камера дрожала, будто ее держал кто-то четвертый, присутствующий в комнате, добавляя ощущение подглядывания, соучастия. Это был не просто порнофильм. Это было зеркало. Зеркало, опередившее реальность всего на несколько минут. Они сидели и смотрели на экран, где трое таких же, как они, людей в такой же обычной квартире делали то, о чем они сами только начинали молча думать. Это было не возбуждение от картинки, а молчаливое разрешение: то, что сейчас зарождается в этой комнате, — возможно. Это уже происходит где-то еще. Значит, и они имеют на это право. Картинки плыли перед глазами, не цепляя сознания. Они были просто фоном, звуком, оправданием. Оправданием для того, что случилось потом. Сергей сидел сзади. Я чувствовала тепло его тела через шелк. Пот его руки. Сначала они просто лежали на моих боках. Потом… потом одна из них медленно, так медленно поползла вверх. Шершавые пальцы скользнули по ребрам и накрыли мою грудь. Всю. Я ахнула, но звук застрял в горле. Голова откинулась сама собой на его плечо. Он губами, мокрыми и горячими, коснулся шеи. Потом стал целовать. Медленно. Вкусно. Другой рукой он распустили узел пояса. Шелк с шелестом расступился.
Мысли, обрывки: Господи… а грудь-то у меня… ещё ничего… а он… как сильно… а дочь… нет, не думать… шампанское… надо ещё шампанского…
Алексей сидел напротив, на корточках, будто что-то уронил. Его лицо было красно, глаза остекленевшие. Он смотрел на нас, на движение руки Сергея у меня на груди. Потом его взгляд опустился ниже. Туда, где шелк разошёлся, обнажив живот, и дальше… между ног. Он смотрел, не отрываясь, как завороженный. И тут он, мой зять, тихий, приличный Алексей, просто… опустился на колени. Опустился и, не говоря ни слова, приник лицом туда. Прямо к тому месту, где уже всё было влажно и горячо от выпивки и этого безумия. Ощущения, каскадом: Прохлада воздуха на коже… а потом… его дыхание… горячее… губы… неумелые, но такие жадные… язык… О Боже… он… он там… а Сергей сзади мнет грудь, впился зубами в шею… Больно… приятно… стыдно… куда деть руки?..